Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Белая гвардия - Страница 133

133

«И в фартуке», – вдруг сказали тяжелые мозги под фуражкой. «Кто в фартуке?» – спросил я у мозгов удивленно. «Да этот, твой детдом».

«Дураки», – ответил я мозгам.

«Ты сам дурак. Бесталанный, – ответили мне мозги, – посмотрим, что ты будешь жрать сегодня, если ты сей же час не сочинишь рассказ. Графоман!»

«Не в фартуке, а в халате…»

«Почему он в халате, ответь, кретин?» – спросили мозги.

«Ну, предположим, что он только что работал, например – делал перевязку ноги больной девочке, и вышел купить папирос „Трест“. Тут же можно описать моссельпромщицу. И вот он говорит: „Мальчик, мальчик…“ А сказавши это (я потом присочиню, что он сказал), берет мальчика за руку и ведет в детдом. И вот Петька (мальчика Петькой назовем, такие замерзающие на жаре мальчики всегда Петьки бывают) уже в детдоме, уже не рассказывает» про Комарова, а читает букварь. Щеки у него толстые, и назвать рассказ: «Петька спасен». В журналах любят такие заглавия».

«Па-аршивенький рассказ, – весело бухнуло под фуражкой, – и тем более что мы где-то уже это читали!»

«Молчать, я погибаю!» – приказал я мозгам и открыл глаза.

Передо мною не было адмирала и Черномора и не было моих часов в кармане брюк.

Я пересек улицу и подошел к милиционеру, высоко поднявшему жезл.

– У меня часы украли сейчас, – сказал я.

– Кто? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я.

– Ну, тогда пропали, – сказал милиционер.

От таких его слов мне захотелось сельтерской воды.

– Сколько стоит один стакан сельтерской? – спросил я в будочке у женщины.

– 10 копеек, – ответила она.

Спросил я ее нарочно, чтобы знать, жалеть ли мне выброшенные 9 копеек. И развеселился и немного оживился при мысли, что жалеть не следует.

«Предположим – милиционер. И вот подходит к нему гражданин…»

«Нуте-с?» – осведомились мозги.

«Н-да, и говорит: часы у меня свистнули. А милиционер выхватывает револьвер и кричит: „Стой!!. Ты украл, подлец“. Свистит. Все бегут. Ловят вора-рецидивиста. Кто-то падает. Стрельба».

«Все?» – спросили желтые толстяки, распухшие от жары в голове.

«Все».

«Замечательно, прямо-таки гениально, – рассмеялась голова и стала стучать, как часы, – но только этот рассказ не примут, потому что в нем нет идеологии. Все это, т. е. кричать, выхватывать револьвер, свистеть и бежать, мог и старорежимный городовой. Нес-па? товарищ Бенвенутто Челлини».

Дело в том, что мой псевдоним – Бенвенутто Челлини. Я придумал его пять дней тому назад в такую же жару. И он страшно понравился почему-то всем кассирам в редакции. Все они пометили: «Бенвенутто Челлини» в книгах авансов рядом с моей фамилией. 5 червонцев, например, за Б. Челлини.

«Или так: извозчик № 2579. И седок забыл портфель с важными бумагами из Сахаротреста. И честный извозчик доставил портфель в Сахаротрест, и сахарная промышленность поднялась, а сознательного извозчика наградили».

«Мы этого извозчика помним, – сказали, остервенясь, воспаленные мозги, – еще по приложениям к марксовской „Ниве“. Раз пять мы его там встречали, набранного то петитом, то корпусом, только седок служил тогда не в Сахаротросте, а в министерстве внутренних дел. Умолкни! Вот и редакция. Посмотрим, что ты будешь говорить. Где рассказик?..»

По шаткой лестнице я вошел в редакцию с развязным видом и громко напевая:

И за Сеню я!
За кирпичики
Полюбила кирпичный завод.

В редакции, зеленея от жары, в тесной комнате сидел заведующий редакцией, сам редактор, секретарь и еще двое праздношатающихся. В деревянном окне, как в зоологическом саду, торчал птичий нос кассира.

– Кирпичики кирпичиками, – сказал заведующий, – а вот где обещанный рассказ?

– Представьте, какой гротеск, – сказал я, улыбаясь весело, – у меня сейчас часы украли на улице.

Все промолчали.

– Вы мне обещали сегодня дать денег, – сказал я и вдруг в зеркале увидал, что я похож на пса под трамваем.

– Нету денег, – сухо ответил заведующий, и по лицам я увидал, что деньги есть.

– У меня есть план рассказа. Вот чудак вы, – заговорил я тенором, – я в понедельник его принесу к половине второго.

– Какой план рассказа?

– Хм… В одном доме жил священник…

Все заинтересовались. Праздношатающиеся подняли головы.

– Ну?

– И умер.

– Юмористический? – спросил редактор, сдвигая брови.

– Юмористический, – ответил я, утопая.

– У нас уже есть юмористика. На три номера. Сидоров написал, – сказал редактор. – Дайте что-нибудь авантюрное.

– Есть, – ответил я быстро, – есть, есть, как же!

– Расскажите план, – сказал, смягчаясь, заведующий.

– Кхе… Один нэпман поехал в Крым… – Дальше~с!

Я нажал На больные мозги так, что из них закапал сок, и вымолвил:

– Ну, и у него украли бандиты чемодан.

– На сколько строк это?

– Строк на триста. Л впрочем, можно и… меньше. Или больше.

– Напишите расписку на 20 рублей, Бенвенутто, – сказал заведующий, – но только принесите рассказ, я вас серьезно прошу.

Я сел писать расписку с наслаждением. Но мозги никакого участия ни в чем не принимали. Теперь они были маленькие, съежившиеся, покрытые вместо извилин черными запекшимися щелями. Умерли.

Кассир было запротестовал. Я слышал его резкий скворешный голос:

– Не дам я вашему Чинизелли ничего. Он и так перебрал уже 60 целковых.

– Дайте, дайте, – приказал заведующий.

И кассир с ненавистью выдал мне один хрустящий и блестящий червонец, а другой темный, с трещиной посередине.

Через 10 минут я сидел под пальмами в тени Филиппова, укрывшись от взоров света. Передо мною поставили толстую кружку пива. «Сделаем опыт, – говорил я кружке, – если они не оживут после пива, – значит, конец. Они померли, мои мозги, вследствие писания рассказов и больше не проснутся. Если так, я проем 20 рублей и умру. Посмотрим, как они с меня, покойничка, получат обратно аванс».

133